Речь пойдет о поведении родителей — в общем и целом хороших, любящих, не находящихся в ситуации острого стресса. Поэтому за скобки будут вынесены такие ситуации как:
женщина родила ребенка, чтобы выйти замуж (или чтобы отстали родственники), а сама его ненавидит;
родители — люди психопатического склада, с садистическим компонентом, или вообще слабо способные к сопереживанию, считающие ребенка вещью, собственностью, частью себя;
родители, проявляющие агрессию изредка и ситуативно: сильно испугались, очень уж неподходящий момент (опаздывают, нарядились на важную встречу и т.п.).
В первых двух случаях все настолько плохо, что частность вроде реакции на падение ребенка ничего существенно не изменит, и нет смысла это обсуждать. В последнем случае все в целом хорошо, и ничего, в общем, страшного не случится, если раз-другой родители сорвутся. Лучше бы не надо, конечно, но идеальных родителей никто никому не обещал.
Когда родители проявляют агрессию?
Итак, назовем самые распространенные «пружины» агрессивного поведения взрослых.
Общее психическое и физическое истощение, вызванное усталостью, бедностью, постоянным стрессом, долгой болезнью ребенка или собственным недомоганием. В эту категорию также часто попадают приемные родители в период адаптации ребенка в семье, потому что это очень энергозатратный процесс;
Автоматическое воспроизведение модели поведения собственных родителей. Даже если этой моделью вообще-то недовольны и хотели бы от нее избавиться, альтернативные модели приживаются с трудом, поскольку требуют постоянного контроля разумом;
Тревожность, мнительность, постоянный страх, что с ребенком что-то случится; желание предотвратить для него любые неприятности и страдания, часто связанное с неспособностью переносить плач ребенка;
Сильное, хотя и размытое, чувство вины не вполне понятно перед кем; фантазии о том, что другие осудят, накажут, возможно, отберут ребенка или причинят ему вред, потому что он «мешает», «не такой как все»; страх, что тебя и/или ребенка «отменят», словно кто-то решит, что лучше бы вас не было.
При всем разнообразии этих ситуаций в них есть важная общая черта: в каждой из них родитель как бы не является взрослым. Он не справляется с жизнью (истощение и тревога), он не является хозяином самого себя (автоматизмы и вина). Он вынужден выполнять роль родителя, взрослого, ответственного, сильного, тогда как его внутреннее состояние противоречит этой роли, у него нет ресурса для ее выполнения.
Трудно быть родителем
В последние десятилетия сформировалось странное представление о том, что детей растить дико тяжело. При том, что в семье обычно один-два ребенка, есть детские сады, няни и машинки-автоматы — это очень, порой невыносимо тяжело. Такое неадекватное восприятие может говорить только об одном — сама роль родителя дается тяжело.
Либо это роль беспомощного, страдающего, изнемогающего родителя, который «жизнь кладет» — то есть страдать ему полагается по сценарию, иначе «какаяжетымать» и все не в счет. Подобное представление встречается все реже, лидируют по этой части все же мамы нынешних молодых родителей. Порой не наблюдается никакой реальной связи с тяжелым материальным или бытовым положением. Кому-то легко — в общем и целом легко, поскольку многое, конечно, непросто, особенно если с четырьмя детьми в тесной квартирке и с маленькими доходом. А кто-то падает с ног от бремени родительства — не притворяется, а реально устает и доходит до нервного истощения, даже пребывая на курорте в отеле «все включено», да еще с няней.
Причиной подобной усталости может быть то, что роль родителя создается «в голове» — не усваивается естественным образом в раннем детстве, а выстраивается в уже сознательном возрасте на основе критической оценки поведения собственных родителей, чтения книг, фантазий, мечтаний, убеждений, решений и т.п. Такая роль может быть прекрасна по замыслу и содержанию, но она отличается от роли живой, природной так же, как нежное комнатное растение — от живучего придорожного куста: чуть что не так, сразу не хватает ресурса. И вот образ роли уже «не справляется», блекнет, отступает, а оставленные позиции гордо занимает чертополох усвоенных в собственном детстве «Сейчас получишь!», «Ты что, совсем идиот?!», «Зла на тебя не хватает», «Ты меня в могилу загонишь» и пр.
Вообще несформированность нормальной родительской роли (позиции, состояния) — ее еще называют позицией властной заботы, а Ольга Писарик, опираясь на психологию привязанности, называет ее «заботливая альфа» — бросается в глаза всякому, кто наблюдает за обычными родителями на улице или где-нибудь еще. «Проседают» либо составляющая «забота», когда общение с ребенком небезопасно для него, не является оберегающим, помогающим, решающим проблемы, — либо составляющая «власть», когда ответственность за происходящее передается ребенку, а взрослый демонстрирует беспомощность. Либо обе сразу, что особенно неблагоприятно.
Как это выглядит?
Один из примеров. Четырехлетний мальчик не слушался: на пляже он хотел не сидеть на коврике в полотенце, как считала нужным мама, а бегать по песку вокруг. Сидя на этом самом коврике с полотенцем в руках и даже не пытаясь ничего сделать, мама громко вопрошала: «Нет, ты скажи, мне что, ремень с собой на пляж брать? Тебе дома мало? Прямо здесь тебя лупить, да, чтоб ты слушался?». Потом она повернулась к своим знакомым на соседнем коврике и так же громко (ребенок слышал) начала говорить им: «Ну, прямо не знаю, что с ним делать. Уже и луплю его, и в угол ставлю, объясняю, что надо слушаться, а он все равно. Замучил меня. Больше не возьму его на море, пусть дома сидит», — говорила она без особого отчаяния и даже с некоторым кокетством.
Что мы здесь видим? Родитель, с одной стороны, проявляет полную беспомощность: он делегирует ребенку — довольно маленькому — решение о том, слушаться или нет, и даже решение о том, где и как его, ребенка, наказывать. Он прямо озвучивает свою беспомощность и в качестве единственного выхода называет отделение от ребенка (не возьму с собой), то есть заявляет, что с ролью родителя не справляется и собирается ее оставить (пусть временно).
При этом заботы о ребенке тоже не наблюдается, хотя, наверное, мама считает, что она заботится, стремясь завернуть подвижного мальчика в полотенце и усадить неподвижно. Потребности ребенка ее не интересуют, она готова прибегнуть (и прибегает, видимо) к жестокому обращению, а уж эмоциональная безопасность ребенка, про которого весь пляж услышал, что его «лупят, а ему все мало», вовсе не принимается в расчет.
Мальчик, видимо, привык и делал вид, что не слышит, никак не реагируя на призывы и угрозы матери. Можно только представить себе их отношения в его четырнадцать и пожалеть обоих. Слушаться он ее не будет, что можно понять, обращаться к ней за помощью — тоже. Он один на свете, и она одна. Между тем, в ее картине мира она хорошая мать — воспитывает, следит, чтоб не простыл, возит на море и вообще «я ему все время объясняю». И она его любит, конечно. Жизнь за него отдаст, если потребуется, нет сомнений. И она не психопатка, не садистка и не в запредельном стрессе. Просто вот такая у нее родительская роль, очень неудачной модели. А другой нет.
Без заботы и властности
Примеров с «проседающей» заботой великое множество. Дети, переживающие трудности, страдания и даже опасные для здоровья состояния, не обращаются к таким родителям за помощью, поскольку знают, что вряд ли ее получат. Родитель для них вообще с заботой не ассоциируется, в лучшем случае — с безразличием, в худшем — с угрозой. Причем, как уже говорилось, сами родители нередко пребывают в полной уверенности, что «сделали для ребенка все». Дело в том, что под «заботой» имеется в виду не «делать то, что тебе кажется нужным», а «делать то, что действительно нужно твоему ребенку». А это две большие разницы. Поэтому бывает, что у гиперопекающих с точки зрения постороннего наблюдателя родителей дети растут с ощущением заброшенности и ненужности. Хотя на них «жизнь положили» — и не фигурально, а прям вот всей тяжестью.
«Проседающая» властность также встречается сплошь и рядом. Чего стоит наша любимая манера общаться с детьми риторическими вопросами: «Нет, ты будешь наконец нормально себя вести?», «Тебя что, отшлепать?», «Ты чем думал, когда это делал?», «Ты почему мне врешь, я тебя спрашиваю?», «У тебя вообще совесть есть?». Ну откуда ребенок может знать, есть ли у него совесть или почему он сделал то, что сделал? А уж вопрос «отшлепать ли тебя» — это полный сюрреализм, если вдуматься. Из этой же серии все виды демонстрации беспомощности: «Я просто не знаю, что с ним делать», «Ты меня в гроб загонишь», «Я больше не могу», «Чтоб я еще раз с тобой куда-то пошла» и пр., и пр. Можно и невербально это делать — охи, вздохи, стоны, закатывающиеся глаза. Пить корвалол.
Отдельное сильное средство — вопросы к ребенку типа «Ты меня любишь?», жалобы на «Что ты такой неласковый» и просьбы, а то и требования «Пожалеть мать», «Уважать родителей», «Ценить, что мы для тебя делаем» и т.п. Это значит, что ребенок назначается ответственным за свои отношения со взрослыми, за глубину и прочность связи между ними, за их будущее. Особо умелые ухитряются назначить ребенка ответственным даже за отношения в паре супругов, но это уже отдельный кошмар.
Особенно болезненные для детей варианты (когда плохо и с заботой, и с «альфовостью») происходят с участием третьих лиц. Это все те случаи, когда мы вместе с врачом начинаем стыдить ребенка за то, что он боится делать укол, или напускаемся на него в присутствии учительницы, которая его ругает. Детьми такие ситуации трактуются однозначно: их сдали. Родитель и сам боится, и ничего сделать не может, поэтому пожертвовал «менее ценным членом экипажа». Дети обычно не протестуют — они ж в курсе, что они менее ценные. Просто переживают опыт «ухода земли из-под ног» и навсегда запоминают, что ни на кого, даже на любящего родителя, положиться нельзя.
«Проседающая» забота часто политкорректно называется «строгостью», а «проседающая властность» — «либеральным воспитанием».
Комментарии