Мой 1,5-месячный сынок частенько просыпается сухим. А я-то жду, пока он пописает, меняю пеленки. Ага, вот как раз просыпается… Сухой. Ну, щас: разворачиваем, кладем на коленки… Получилось! У! О! А! Эврика! — нашла я наконец нужную гласную.
Я стала охотиться за сухими пеленками, примечать интервалы между… ну, вы понимаете. И тут меня ждало первое открытие. Оказывается, когда ребенок делает это в тазик (конечно, в тазик, а не в горшок, он ведь еще не умеет сидеть), он писает больше, соответственно, следующий раз наступает позже. А в пеленки он писает то же самое в три приема, как правило, поэтому получается так часто.
За первым открытием последовала первая проблема. Я знала, что для формирования условного рефлекса нужно говорить ребенку «пссс-пссс» в тот момент, когда он писает. Я даже знала, что кора головного мозга достаточно зрелая у полуторамесячного малыша, чтоб такой рефлекс мог формироваться. Но я раз за разом в восторге пялилась на веселую струйку и забывала сказать сакраментальное «пс». К счастью, условным раздражителем для сынишки были не только мамины слова, но и поза, и моя выжидательная улыбочка, так что он все усвоил, как надо.
С позой мы поэкспериментировали немножко. Ему не понравилось лежать боком, примерно как при кормлении грудью, только ниже. Гораздо удобнее оказалось располагать его вдоль маминых колен головой к моему животу. Ножки я поддерживала под коленочки, соорудив из своих больших пальцев экранчик, ограничивающий струю. Последнее — чтоб мальчишке удобнее было в тазик попадать.
И пошло-поехало. Это было как игра. Я с бухгалтерским педантизмом подсчитывала в конце дня количество использованных за день марлевых подгузников. Сначала восемнадцать. Потом — десять. Восемь. Наш рекорд — всего четыре штуки. Одноразовыми подгузниками мы пользовались редко — в 98-м году, после экономического кризиса, сразившего страну, они были слишком дорогим удовольствием почти для всех, тем паче для двух бедных аспирантов. И стирать-полоскать в нашем общежитии, снабженном душевыми вместо ванн, было не слишком удобно. А подмывать покакавшего в тазик ребенка гораздо легче, чем если бы он сделал это лежа. Так что в бытовом отношении мы здорово выиграли.
Где-то в разгар этой азартной игры в тазик нас навестила моя мама. Конечно, я горела желанием продемонстрировать ей наши умения. Дождавшись, когда сын проснется, я пристроилась с тазиком на краешке дивана, уместила исполнителя главной роли на коленках (в этой диспозиции до противоположной стены нашей крохотной комнатки оставалось еще больше метра). Мой крошка делает титаническое усилие, следует залп! И оптимистично-желтое пятно медленно сползает по стене. Тазик, кстати, не пострадал.
— Вот это да! — только и вымолвила потрясенная бабушка и пошла за тряпкой.
Такие несуразицы с завидной регулярностью возникали, когда я хотела продемонстрировать наш фокус с тазиком какому-нибудь зрителю. Нет, сын не устраивал больше таких знатных фейерверков, он просто саботировал эти показательные выступления. Безо всякого результата лежал над тазиком, а потом тихо-мирно делал свои дела в ползунки. «Показуха отменяется», — говорил он нам.
Так он дал мне понять, что происходящее для него — не шоу, не бухгалтерский расчет и не программа раннего развития. Он просто так какал и писал. И терпеть не мог, когда к нему приставали не по делу. Если в погоне за чистым бельем мы держали его над тазиком тогда, когда писать и какать ему не хотелось, он решительно выгибал спину, сворачивался набок и протестующее вопил. Настаивать было бесполезно. А если пустые предложения «заботливых» взрослых учащались, он и вовсе отказывался писать куда положено, передоверяя свои ценности штанишкам, диванам и коврикам.
К слову сказать, такую назойливость проявляли все взрослые, вновь подключившиеся к процессу. Сначала в эту ошибку впали мама, папа, потом бабушка, потом и дедушка. Такие кризисы мы преодолевали просто. Я объявляла недельный мораторий на использование тазика. Через 3-4 дня сама же не выдерживала, тазик возвращался к работе. Этих интервалов всегда бывало достаточно, чтоб сынишка перестал упрямиться.
Кстати, бабушки и дедушки восприняли новшество с энтузиазмом. Сначала, правда, опасливо интересовались, не вредно ли это. Лежать с голой попкой на теплых маминых коленках? Или разводить ножки? Так это делать даже детские ортопеды советуют.
Постепенно я научилась чувствовать, «когда ему надо». Правда, если детка заигрывался, определить это становилось сложнее. А уж когда я «заигрывалась» (принимала гостей, скажем), то тазик и вовсе оставался сухим. Ну да не беда. Мокрые подгузники я к тому моменту уже не считала. А вот заметить, когда он хочет «по-большому», было гораздо проще, ведь там крошка начинал специфически покряхтывать. И опять же — на тазик, только теперь мантра звучала по-иному: эдакое надсадное «а-а». И ночью я уже знала, зачем он проснулся: писать, кушать или то и другое вместе.
Комментарии